Огромный кровавый шрам Запёкся на туше Луны. Я строю себе свой храм С обратной её стороны. Там изумрудные рудники, Которых нет и не будет здесь. Там бьют холодные родники. Там горы чёрные, красный лес. Там мой оркестр выступать готов. Там будет тихонько звенеть Стожильных древесных листов Предсмертная красная медь!

Ты можешь забыть про общественный транспорт, Похоже, сегодня останемся тут. Нам нужно немного наличных и паспорт. Хотя и без паспорта нам продадут. След от огня на стене останется. Покажи. Спросишь меня. Да какая разница кто здесь жил? День ото дня веществом становится существо. Но не меняется ничего. Они тоже были совсем молодыми. Но на подоконнике высох цветок. Все комнаты будто измазаны в дыме. А пробка для ванной ушла в водосток. След от огня на стене останется. Покажи. Спросишь меня. Да какая разница кто здесь жил? День ото дня веществом становится существо. Но не меняется ничего.

Когда я умру, Ты подумаешь: «Господи, ну какой же мудак». Когда я умру, Ты выйдешь из дома Туда, Где тебя никто не увидит, Но вряд ли что-то из этого выйдет: Глаза самолётов, глаза общежитий. В сердцах ты захочешь кричать, А снаружи всё Хорошо, Ну или ничего. Хорошо. Ничего. Когда ты умрёшь, Я надену свой самый дешёвый костюм. Когда ты умрёшь, Поеду к знакомым Под шум Сразу всех этих радиостанций, Где утром и вечером песни и танцы, Тупые советчики бодро держаться. Я помню, как ты про себя Говорила мне: «Хорошо. Ничего». Хорошо. Ничего.

Я утром проснулся, в чём мать родила. Я крошки рукою смахнул со стола. Я вымыл посуду, погладил штаны Затем, чтобы были не как у шпаны. Я буду работать и деньги копить Затем, чтобы новые брюки купить. Я буду напитки хорошие пить. В хороших напитках веселье топить. Буду хорошим. Очень хорошим. Ты тоже работай и деньги копи. Лишения и унижения терпи. Губы не крась, не носи каблуки. И не оголяй ни ноги, ни руки. Станешь хорошей. Очень хорошей. Мы скоро поженимся, купим квартиру. Я кафель наклею на стены сортира. Очень хороший. Очень хороший. Ты будешь стирать мне и гладить рубашки. Ты бросишь свои, свои эти замашки. Станешь хорошей. Очень хорошей. И так будем жить мы хорошие оба. И будем любить мы друг друга до гроба. Друг друга любить до самого гроба. До хорошего гроба. Хорошие оба.

О чём-то мы долго помним. О чём-то мы забываем. Будет дождь, бежим за трамваем. Будет дождь, бежим за трамваем. За окном уже поливает. Я оставил свой зонт, о, боже мой, У палатки с мягким мороженым. Значит я выхожу на следующей И сажусь на обратно едущий. Ты до дома, устала и ноешь. Говоришь, что-нибудь приготовишь. «Выйди вон из моего караоке! Выйди вон из моего караоке! Отсоси у звезды караоке!» — Выйдя на середину дороги, Загорланил пьянчуга старый, Замахал залоснённой гитарой. «Выйди, это моё караоке! Выйди вон, выйди вон, сукоедина!» «Оки-доки, — мычу, — оки-доки». Доки, форты - в башке отметина. Как-то раз у Лесной гавани Провожали подлодку в плаванье. И смотрели ей вслед пристально Мы на пирсе у Зимней пристани. Вопли местных ебучих чаек. Ты их вовсе не замечала. Мне они не давали покоя. Почему я, куда я, кто я? Я придумал податься в матросы, Чтоб отбросить все эти вопросы. Шлюзы открыты, маяк на ремонте. На ступеньках забыли зонтик. Возвращались, искали до темноты. Где теперь зонт, где теперь ты. У палатки, конечно, фиаско — Предсказуемая развязка. Ни мороженщицы, ни зонта. После дождика духота. На часах полседьмого. Суббота. Ты просила купить что-то. Что просила купить не помню. Я потратил последнюю сотню На билет на четыре поездки в общем транспорте, Снова в трамвае. Кого-то мы долго помним. Кого-то мы забываем. Кого-то мы держим в памяти. Кого-то мы забываем.

Завали своё ебало, Обывала. Обывала. Раньше всякое бывало После бала. После бала. Раньше, и не раз, бывало, Заводилась с полбокала. Отговорок не искала, Танцевала ты, танцевала. Это лихорадка. Танцевальная, золотая. Это лихорадка. Танцевальная, золотая. Избавляет от мучений Только личный кабинет. В индустрии развлечений Трезвых не было и нет. Цирк уехал, цирк уехал. Пой хвалу небесам. Вот он, наш мешок со смехом. Открывается сезам. Здравствуй, лихорадка. Танцевальная, золотая. Это лихорадка. Танцевальная, золотая. Танцевальная, танцевальная, танцевальная, танцевальная, Танцевальная, танцевальная, танцевальная, золотая, Танцевальная, танцевальная, золотая, золотая, Танцевальная, золотая, золотая, золотая, Золотая, золотая, золотая, золотая.

Я работаю на еду. И живу в аду. От компьютера ослеп. На столе кукурузный хлеб. Он полезнее, чем ржаной. Я не сплю со своей женой. Поправляю метаболизм. Презираю свою жизнь. Шутки в сторону, шутки в сторону. «Блин за чекин, тост за репост!». Убери свой язык. Собери свои волосы в хвост. Думал, хоть день рождения Создан для наслаждения. Думал, подарят кленовый сироп, А подарили кленовый гроб. Шутки в сторону, шутки в сторону. Стоп. Стоп. Шутки в сторону, шутки в сторону. Уложи меня спать в гроб.

Больше всего на свете Люди боятся смерти. Раз: ты здоров, свеж, светел. Два: «Ширину и длину проверьте!». Сколько раз тебе снилось, как ты умираешь? Капитан траулера рычит на тебя: «Прочь нахуй с борта!». Ты послушно бросаешься в воду, ныряешь, И лишь постфактум задаёшься вопросом: «Какого чёрта?». Ни спасательного тебе круга, ни шлюпки, Ни даже криков «Человек за бортом!». Да и корабль на горизонте уже не видно, только морские звёзды и губки Равнодушно наблюдают за тем, как искривлённым дрожащим ртом Ты сплёвываешь солёную воду. «Боженька, просвети, Сколько мне в километрах до ближайшего города-порта?». «Ты посередине Атлантики, брат мой, то есть на половине морского пути От Нью-Йорка до Ла-Коруньи, ну или от Гаваны до Порту». «А до ближайшего вшивого островка Я за часик-другой доплыву? Там и дальше поговорим». «Спасибо скажи, что это не какая-нибудь камчатская река, А тёплое морское течение Гольфстрим. В радиусе тысячи морских миль папа не оставил тут ни единого рыбака. И все острова заодно, извини, потопил, вот с этим не ок, согласен, свалял дурака. А по соннику, кстати, плескаться в воде — это к переменам со знаком „плюс“». И вот, наконец, ты видишь того, кто с тобой говорил: «О, привет, Иисус». Он сидит на волнах, как на мягком диване. Ни с того, ни с сего начинает плакать: «Что же ты, что же ты делаешь, парень? Ты же совсем не умеешь плавать». В чём-то он прав, и последним вдохом Влажный воздух хватаешь, секунды твои сочтены. «Всё очень плохо, всё очень плохо». Хоп: и уже наблюдаешь за собою со стороны. За тем, как вновь тебя предают волнам или как закапывают землёй, Или ещё хуже — как ты вылетаешь в трубу. И хорошие такие без тебя на Земле выдаются деньки. Просыпаешься в ужасе как в гробу. Больше всего на свете Люди боятся смерти. Смерти своей и близких. «Соболезнуем, имя в списке». Сколько раз тебе снилось, как твои близкие умирают? Срываются в горные ущелья, или их жрут огромные змеи. Ты смотришь и думаешь: «Ну зачем по краю? Зачем не удирают?». Правда потом понимаешь, что бежать быстро почему-то и сам не очень умеешь. Или отец в городской аптеке Покупает себе зажигалку и сигареты. И говорит тебе об опаснейшем человеке, У которого всегда с собою два кольта и две беретты. И, не вдаваясь в подробности, Садится на тридцать четвёртый скорый. И во время перестрелки в поезде Громко вдруг взвизгивают рессоры, Что-то горит, кто-то рванул стоп-кран, И вот уже весь поезд в огне. С места происшествия Иван: «Возгорание произошло по вашей вине! Открыта горячая телефонная линия, Сотням родственников погибших уже не вернуть близких». Судорожно набираешь номер, произносишь имя. «Соболезнуем, имя в списке».

Стейк из человечины И бутылка кетчупа. Дело было вечером. Делать было нечего. «Биоблокада!» — орали глаза пьяных женщин из «Мира пиццы». Одна заходила справа, вторая с пером, и их милые лица Напомнили вдруг, как меня на Юпитере обступали кольцом Местные устрицы из группировки Турбоулитки С Яйцом. Главная устрица отдавала приказы по ржавой рации: «Насилие — высшая форма внутригалактической коммуникации». Кольцо продолжало плотнее сжиматься: «Гаси белый мусор, нахуй!». «Остыньте, я не герой, подрежьте мобилку, въебите, порвите рубаху». Что будет, то будет, по юности часто катался на медленной скорой. Закрыл глаза, представил родные просторы. Но устрицы просто ушли, оставив наедине с мыслью, Какой в действиях этих сраных моллюсков вообще был смысл. И я понял, но только время спустя, сбиваясь на шаг с бега, — Они не осмелились посягнуть на красоту человека. Стейк из человечины И бутылка кетчупа. Дело было вечером. Делать было нечего. То, с чего мы начали, Ничего не значило. Впрочем и То, чем мы закончили. Интерьер «Мира пиццы» от мира Юпитера отличался немногим: Тот же удушливый воздух, те же квадратные рожи на входе, Та же уверенность в существовании торсионных полей, Тот же искусственный виноград, те же эмоции на нуле В глазах подступающих с двух сторон пьяных несчастных женщин. «Девочки, не заводитесь, но я вам скажу очевидные вещи. Девочки, мы с вами одного биовида, больше общего, чем отличий. Давайте негромко, давайте простимся светло, безо всякой дичи. Возвращайтесь туда, откуда вы выбрались в поисках счастья в „Мир Пиццы“, Заправьте постели, пробегите вечернюю трёшку, и хорошее вдруг случится».